У нас на Куликовом поле к сказкам-побаскам, прибауткам да затейливому слову каждый человек имеет отношение: или рассказывает или слушает. Они словно песни жаворонка. Иной молодец выйдет за деревню, заслушается, как поёт жаворонок, да так и стоит, очарованный, лицом к небу. Опомнится, тряхнёт головой — а голова уже седая: жизнь пролетела!
Я тоже всю жизнь слушаю сказки, с тех самых пор, как впервые посадили меня из люльки на печку.
Печка для деревенских ребят — спасительница. Где по греться, когда прибежишь морозным вечером с улицы, громыхая обледенелыми полами пиджачка? На печке. Где от лежаться, набраться сил, если однажды съешь на спор большую синюю сосульку и схватишь ангину? Разумеется, на печке. Нет лучшего места спрятаться от рассерженной матери или просто полежать и подумать. А для меня вдобавок печка была ещё сказочной страной, с очень тёплым климатом, которую населяли добрые и смешные существа: Чур, Житный Дед, царь Горох... Иногда заглядывал туда старинный грамотей Филька или просовывала свой вязаный нос любопытная Варвара.
Все они, конечно, приходили ко мне из сказок, которые я слышал то от соседской бабушки, то от мамы или стар шей сестры.
С сестрой мы жили дружно. Я всё собирался пойти с ней и лес за грибами или ягодами — ведь это целое путешествие!
— Путешествуй лучше с печки на полати,— добродушно смеялась она.
И обещала взять меня в лес попозже, когда созреют орехи. Я терпеливо ждал. А чтобы скучно не было, действительно путешествовал с печки на полати.
Чего только не насмотришься, бывало, в пути! Вот возле горячей трубы лежат рядышком два толстоносых мужичка и о чём-то мирно беседуют. Это сушатся мои подшитые ва ленки, сушатся с прошлой зимы. Мама про них забыла и не убрала вместе с другими в амбар, а я не напоминаю: мне веселее с этими толстоносыми мужичками.
В щель между досками на потолке высунулись тонкие блестящие усики и медленно шевелятся. Это большой чёр ный таракан, который там живёт, интересуется, какая сегодня погода, нет ли ветра. Ветра нет, мы с котёнком, Шуршавчиком ведём себя смирно, не возимся, и таракан выходит на прогулку.
Неожиданно за трубой слышится негромкий писк, потрескивание, шорох, и чёрный таракан быстро прячется в свою щель. Я знаю, кто его напугал — печкины ребята. Сестра рассказывала, что эти таинственные человечки, чумазые, как маленькие цыганята, живут в печной трубе. Увидеть их ред ко кому удаётся — такие они быстрые и хитрые.
Печкины ребята вылезают из трубы ночью, когда все спят. Если светит луна, они сидят на крыше, а в пасмурную погоду спускаются в избу, бегают по полу, по лавкам, забираются в сундук и на полки. Они любят прятать разные мелкие вещи: пуговицы, катушки с нитками, шило, спички, гребёнку, ленты. А после приходится заглядывать во все уг лы и приговаривать:
Печкины ребята,
Поиграйте — и отдайте!
И правда найдёшь нужную вещь, да ещё в самом неожиданном месте: шило — в кармане маминого фартука, катушку с нитками — на полке среди посуды...
Напугают печкины ребята таракана — и успокоятся, затихнут. А я продолжаю своё путешествие.
С полатей тянет еле уловимым запахом созревающих помидоров. Они лежат в соломенном лукошке, прикрытом старой маминой шалью, и потихоньку краснеют в тепле.
Раньше полатей у нас не было, можно было свесить голову с печки и заглянуть вниз, в закуток, где зимой обязательно кто-нибудь жил: или ягнята, или маленький телёнок. Потом, когда пришёл с войны отец, он настелил вверху над закутком доски, и печка сразу стала просторнее, шире, чему я немало радовался.
Как-то после сильной грозы отец вернулся с поля уста лый, иззябший и забрался ко мне на печку. Круглое, с рыжими усами лицо его было похоже на солнышко, а прядка влажных волос закрывала лоб, словно небольшая лохматая тучка. Голова лежала на подушке, на самом краю печки, а ноги оказались далеко на полатях, на досках — такой он был большой.
— Ах, хорошо у тебя тут, ах, тепло...— приговаривал он, обняв, меня одной рукой.
Я свернулся клубочком, спрятался к нему под мышку и притих, словно воробей в уютном и безопасном гнезде. А отец всё говорил и говорил, вспоминал войну, смоленские леса и неведомую мне деревню Грибочки. Он и его товарищи попали во вражеское окружение и пробирались к своим. У солдат была карта, и по этой карте выходило, что на пу ти у них лежит лесная деревушка Грибочки. Но когда они ночью подошли к деревушке, то на её месте не было ни одного дома — всё сожжено и разрушено. Уцелела только одна-единственная печка. Она стояла среди холодного пепе лища и слабо светилась в темноте белёными боками. На одном из боков её, будто косой шрам, чернела широкая трещина, замазанная глиной. А сама печка, к удивлению солдат, оказалась тёплой, словно её совсем недавно исто пили. Кто бы это мог сделать?
Вскоре всё прояснилось. Услыхав родные русские голоса, из печки вылезла старуха, а за ней — четверо чумазых ребятишек. Это были единственные жители, оставшиеся в деревне в живых. Оказывается, они так и жили в печке Днём собирали грибы, копали картошку на запустевших огородах, а ночью все впятером залезали в печку и закрывались заслонкой.
— Вот, сын, какой у нас народ,— заключил отец, одна печка от целой деревни осталась — и то жизнь не заглохла.
Я слушал неторопливый отцовский голос и всё крепче прижимался к его боку, пахнущему хлебом и полевыми травами...
Лето кончилось, начались осенние дожди, а там и зим; наступила. Но в моей запечной стране погода по-прежнему стояла тёплая, даже иногда жаркая, особенно в те дни, когда в доме пекли хлебы. Ещё с вечера начиналась словно бы предпраздничная суета. Печку внутри подметали берёзовым веником, брызгали водой из колодца; приносили с улицы свежих дров.
Печь хлебы мама всегда договаривалась на пару с тёткой Пелагеей, женщиной экономной и расторопной, а главное большой мастерицей. Только что кончилась война, продуктов не хватало, и в муку добавляли молотые жёлуди или крахмал из мёрзлой картошки. Испечь из такой муки хороший хлеб могли только очень искусные руки.
Квашню обдавали кипятком, мыли пучками чернобыла и других пахучих трав. Затем, замесив в ней тесто, укутывал! одеялом, а сверху ещё накрывали овчинным полушубком.
За работой тётка Пелагея что-нибудь рассказывала маме или разговаривала со мной. И я однажды пожаловало ей, что сестра так и не взяла меня в лес за орехами. А ведь обещала. Мне так почему-то было обидно, что даже навернулись слёзы.
— Ты не горюй,— успокоила меня тётка Пелагея, жди Нового года. Под Новый год попросим печкиных ребят — и принесут тебе орехов. Ведь они у Деда Мороза первые помощники.
—Что-то они раньше не приносили,— засомневался я.
— Война была, милок. Не до того им было.
— А печкины ребята тоже воевали? — удивился я.
— А как же. Какие постарше — воевали, а маленькие дома сидели, обуться им было не во что.
И я стал дожидаться Нового года. Конечно, я все уши прожужжал и маме и сестре, что печкины ребята принесут мне орехов.
— Обязательно принесут,— серьёзно говорили они, но при этом чуть заметно улыбались.
И вот наступило 31 декабря. Днём отец был на работе, сестра убежала в школу наряжать ёлку, а мама и тётка Пелагея снова затеяли стряпню. Меня, чтобы не путался под ногами, загнали на печку. Пригревшись, я долго лежал в одиночестве и грустно размышлял о том, что никаких де дов-морозов и печкиных ребят не бывает, всё это сказки, да и орехов взять негде: ведь они в нынешнем году совсем не уродились. Потому и не брала меня сестра в лес — со бирать было нечего. И наша печка уже не казалась мне сказочной страной, а просто — печкой.
«Шутят все со мной, словно с маленьким,— думал я,— один отец серьёзно разговаривает...»
С улицы прибежал котёнок, Шуршавчик, улёгся у меня мод боком и замурлыкал. И мы с ним незаметно уснули.
— Вставай же скорей, соня, а то на ёлку опоздаем!
Я открыл глаза. Сестра щекотала мне нос маленькой еловой веточкой, от которой пахло смолой. В избе горела лампа,— значит, я проспал до самого вечера!
— Печкины ребята тебе гостинцев принесли, вставай.
— Хватит меня обманывать, не маленький...— недовольно буркнул я.
— Не веришь? Посмотри, что они на полати поста вили.
Я безо всякого интереса покосился на полати. Там стояло наше соломенное лукошко, в котором осенью дозревали по мидоры. Сейчас оно было накрыто чистым полотенцем. Ско рое всего, это подстроила сестра, чтобы посмеяться надо мной. А может, сказки иногда всё-таки сбываются?
Я колобком подкатился к лукошку, сунул руку под по лотенце и, не выдержав, закричал:
— Орехи!
В лукошке и правда были орехи, только не лесные, а до машние, испечённые из хлебного теста и тёртой свёклы. От них ещё тянуло теплом и пахло сладковатым свекольным соком. Я соскочил с печки, мигом оделся, набил хлебными орехами карманы, и мы заспешили с сестрой в школу на ёлку — первую новогоднюю ёлку после войны...
Почти сорок лет прошло с той поры. Многому научился я у людей: рубить новые дома для колхозников, украшать их резными наличниками и даже класть русские печки.
Охотнее всего я кладу печные трубы. Мне всё хочется подсмотреть, как туда заселяются чумазые печкины ребята. Но они, как и прежде, большие хитрецы и на глаза не пока зываются. Может, их видел кто-нибудь из мальчишек? Что бы разузнать об этом, я и зачастил в нашу деревенскую школу.
Поднимешься на знакомое с детства крылечко, откроешь ворчливую дверь, увидишь любопытные лица ребятишек — и что-то заколышется, заструится в душе, словно весенние соки под корой дерева.
На всякий случай захватишь с собой инструмент: вроде по делу пришёл. А дело и правда находится: поможешь выставить вторые рамы (апрель на дворе!), заменишь про гнившую половицу... Добровольных помощников тут у меня хоть отбавляй, особенно среди первоклассников. Кто гвозди подаёт, кто стружки в сторону отгребает.
А когда всё закончим и устроимся на солнышке отдохнуть, начнутся у нас интересные разговоры. И как-то уж так получается, что рассказывать в основном приходится мне, а мальчишки и девчонки слушают. И про богатыря Пересвета, и про Житного Деда, и другие истории, которые сам я когда-то слышал на нашей просторной русской печке.
Я тоже всю жизнь слушаю сказки, с тех самых пор, как впервые посадили меня из люльки на печку.
Печка для деревенских ребят — спасительница. Где по греться, когда прибежишь морозным вечером с улицы, громыхая обледенелыми полами пиджачка? На печке. Где от лежаться, набраться сил, если однажды съешь на спор большую синюю сосульку и схватишь ангину? Разумеется, на печке. Нет лучшего места спрятаться от рассерженной матери или просто полежать и подумать. А для меня вдобавок печка была ещё сказочной страной, с очень тёплым климатом, которую населяли добрые и смешные существа: Чур, Житный Дед, царь Горох... Иногда заглядывал туда старинный грамотей Филька или просовывала свой вязаный нос любопытная Варвара.
Все они, конечно, приходили ко мне из сказок, которые я слышал то от соседской бабушки, то от мамы или стар шей сестры.
С сестрой мы жили дружно. Я всё собирался пойти с ней и лес за грибами или ягодами — ведь это целое путешествие!
— Путешествуй лучше с печки на полати,— добродушно смеялась она.
И обещала взять меня в лес попозже, когда созреют орехи. Я терпеливо ждал. А чтобы скучно не было, действительно путешествовал с печки на полати.
Чего только не насмотришься, бывало, в пути! Вот возле горячей трубы лежат рядышком два толстоносых мужичка и о чём-то мирно беседуют. Это сушатся мои подшитые ва ленки, сушатся с прошлой зимы. Мама про них забыла и не убрала вместе с другими в амбар, а я не напоминаю: мне веселее с этими толстоносыми мужичками.
В щель между досками на потолке высунулись тонкие блестящие усики и медленно шевелятся. Это большой чёр ный таракан, который там живёт, интересуется, какая сегодня погода, нет ли ветра. Ветра нет, мы с котёнком, Шуршавчиком ведём себя смирно, не возимся, и таракан выходит на прогулку.
Неожиданно за трубой слышится негромкий писк, потрескивание, шорох, и чёрный таракан быстро прячется в свою щель. Я знаю, кто его напугал — печкины ребята. Сестра рассказывала, что эти таинственные человечки, чумазые, как маленькие цыганята, живут в печной трубе. Увидеть их ред ко кому удаётся — такие они быстрые и хитрые.
Печкины ребята вылезают из трубы ночью, когда все спят. Если светит луна, они сидят на крыше, а в пасмурную погоду спускаются в избу, бегают по полу, по лавкам, забираются в сундук и на полки. Они любят прятать разные мелкие вещи: пуговицы, катушки с нитками, шило, спички, гребёнку, ленты. А после приходится заглядывать во все уг лы и приговаривать:
Печкины ребята,
Поиграйте — и отдайте!
И правда найдёшь нужную вещь, да ещё в самом неожиданном месте: шило — в кармане маминого фартука, катушку с нитками — на полке среди посуды...
Напугают печкины ребята таракана — и успокоятся, затихнут. А я продолжаю своё путешествие.
С полатей тянет еле уловимым запахом созревающих помидоров. Они лежат в соломенном лукошке, прикрытом старой маминой шалью, и потихоньку краснеют в тепле.
Раньше полатей у нас не было, можно было свесить голову с печки и заглянуть вниз, в закуток, где зимой обязательно кто-нибудь жил: или ягнята, или маленький телёнок. Потом, когда пришёл с войны отец, он настелил вверху над закутком доски, и печка сразу стала просторнее, шире, чему я немало радовался.
Как-то после сильной грозы отец вернулся с поля уста лый, иззябший и забрался ко мне на печку. Круглое, с рыжими усами лицо его было похоже на солнышко, а прядка влажных волос закрывала лоб, словно небольшая лохматая тучка. Голова лежала на подушке, на самом краю печки, а ноги оказались далеко на полатях, на досках — такой он был большой.
— Ах, хорошо у тебя тут, ах, тепло...— приговаривал он, обняв, меня одной рукой.
Я свернулся клубочком, спрятался к нему под мышку и притих, словно воробей в уютном и безопасном гнезде. А отец всё говорил и говорил, вспоминал войну, смоленские леса и неведомую мне деревню Грибочки. Он и его товарищи попали во вражеское окружение и пробирались к своим. У солдат была карта, и по этой карте выходило, что на пу ти у них лежит лесная деревушка Грибочки. Но когда они ночью подошли к деревушке, то на её месте не было ни одного дома — всё сожжено и разрушено. Уцелела только одна-единственная печка. Она стояла среди холодного пепе лища и слабо светилась в темноте белёными боками. На одном из боков её, будто косой шрам, чернела широкая трещина, замазанная глиной. А сама печка, к удивлению солдат, оказалась тёплой, словно её совсем недавно исто пили. Кто бы это мог сделать?
Вскоре всё прояснилось. Услыхав родные русские голоса, из печки вылезла старуха, а за ней — четверо чумазых ребятишек. Это были единственные жители, оставшиеся в деревне в живых. Оказывается, они так и жили в печке Днём собирали грибы, копали картошку на запустевших огородах, а ночью все впятером залезали в печку и закрывались заслонкой.
— Вот, сын, какой у нас народ,— заключил отец, одна печка от целой деревни осталась — и то жизнь не заглохла.
Я слушал неторопливый отцовский голос и всё крепче прижимался к его боку, пахнущему хлебом и полевыми травами...
Лето кончилось, начались осенние дожди, а там и зим; наступила. Но в моей запечной стране погода по-прежнему стояла тёплая, даже иногда жаркая, особенно в те дни, когда в доме пекли хлебы. Ещё с вечера начиналась словно бы предпраздничная суета. Печку внутри подметали берёзовым веником, брызгали водой из колодца; приносили с улицы свежих дров.
Печь хлебы мама всегда договаривалась на пару с тёткой Пелагеей, женщиной экономной и расторопной, а главное большой мастерицей. Только что кончилась война, продуктов не хватало, и в муку добавляли молотые жёлуди или крахмал из мёрзлой картошки. Испечь из такой муки хороший хлеб могли только очень искусные руки.
Квашню обдавали кипятком, мыли пучками чернобыла и других пахучих трав. Затем, замесив в ней тесто, укутывал! одеялом, а сверху ещё накрывали овчинным полушубком.
За работой тётка Пелагея что-нибудь рассказывала маме или разговаривала со мной. И я однажды пожаловало ей, что сестра так и не взяла меня в лес за орехами. А ведь обещала. Мне так почему-то было обидно, что даже навернулись слёзы.
— Ты не горюй,— успокоила меня тётка Пелагея, жди Нового года. Под Новый год попросим печкиных ребят — и принесут тебе орехов. Ведь они у Деда Мороза первые помощники.
—Что-то они раньше не приносили,— засомневался я.
— Война была, милок. Не до того им было.
— А печкины ребята тоже воевали? — удивился я.
— А как же. Какие постарше — воевали, а маленькие дома сидели, обуться им было не во что.
И я стал дожидаться Нового года. Конечно, я все уши прожужжал и маме и сестре, что печкины ребята принесут мне орехов.
— Обязательно принесут,— серьёзно говорили они, но при этом чуть заметно улыбались.
И вот наступило 31 декабря. Днём отец был на работе, сестра убежала в школу наряжать ёлку, а мама и тётка Пелагея снова затеяли стряпню. Меня, чтобы не путался под ногами, загнали на печку. Пригревшись, я долго лежал в одиночестве и грустно размышлял о том, что никаких де дов-морозов и печкиных ребят не бывает, всё это сказки, да и орехов взять негде: ведь они в нынешнем году совсем не уродились. Потому и не брала меня сестра в лес — со бирать было нечего. И наша печка уже не казалась мне сказочной страной, а просто — печкой.
«Шутят все со мной, словно с маленьким,— думал я,— один отец серьёзно разговаривает...»
С улицы прибежал котёнок, Шуршавчик, улёгся у меня мод боком и замурлыкал. И мы с ним незаметно уснули.
— Вставай же скорей, соня, а то на ёлку опоздаем!
Я открыл глаза. Сестра щекотала мне нос маленькой еловой веточкой, от которой пахло смолой. В избе горела лампа,— значит, я проспал до самого вечера!
— Печкины ребята тебе гостинцев принесли, вставай.
— Хватит меня обманывать, не маленький...— недовольно буркнул я.
— Не веришь? Посмотри, что они на полати поста вили.
Я безо всякого интереса покосился на полати. Там стояло наше соломенное лукошко, в котором осенью дозревали по мидоры. Сейчас оно было накрыто чистым полотенцем. Ско рое всего, это подстроила сестра, чтобы посмеяться надо мной. А может, сказки иногда всё-таки сбываются?
Я колобком подкатился к лукошку, сунул руку под по лотенце и, не выдержав, закричал:
— Орехи!
В лукошке и правда были орехи, только не лесные, а до машние, испечённые из хлебного теста и тёртой свёклы. От них ещё тянуло теплом и пахло сладковатым свекольным соком. Я соскочил с печки, мигом оделся, набил хлебными орехами карманы, и мы заспешили с сестрой в школу на ёлку — первую новогоднюю ёлку после войны...
Почти сорок лет прошло с той поры. Многому научился я у людей: рубить новые дома для колхозников, украшать их резными наличниками и даже класть русские печки.
Охотнее всего я кладу печные трубы. Мне всё хочется подсмотреть, как туда заселяются чумазые печкины ребята. Но они, как и прежде, большие хитрецы и на глаза не пока зываются. Может, их видел кто-нибудь из мальчишек? Что бы разузнать об этом, я и зачастил в нашу деревенскую школу.
Поднимешься на знакомое с детства крылечко, откроешь ворчливую дверь, увидишь любопытные лица ребятишек — и что-то заколышется, заструится в душе, словно весенние соки под корой дерева.
На всякий случай захватишь с собой инструмент: вроде по делу пришёл. А дело и правда находится: поможешь выставить вторые рамы (апрель на дворе!), заменишь про гнившую половицу... Добровольных помощников тут у меня хоть отбавляй, особенно среди первоклассников. Кто гвозди подаёт, кто стружки в сторону отгребает.
А когда всё закончим и устроимся на солнышке отдохнуть, начнутся у нас интересные разговоры. И как-то уж так получается, что рассказывать в основном приходится мне, а мальчишки и девчонки слушают. И про богатыря Пересвета, и про Житного Деда, и другие истории, которые сам я когда-то слышал на нашей просторной русской печке.