О лешем я слышал часто. Работал он лесником, и многие наши ключёвцы, бывая в лесу, встречались с ним. У одних он отбирал топоры и пилы, когда те пытались срубить на дрова дубок или берёзку, других стыдил, а некоторых штрафовал, что считалось особенно большой неприятностью.
— Принесло же на нашу голову этого Лешего! — говорили они.
Зато тем, кто собирал для лесника жёлуди, семена бересклета, акации, клёна, вяза и других деревьев и кустарников, он давал на дрова по целому возу сушняку.
Говорили, будто живёт Леший совсем один, в старой позеленевшей от мха сторожке, и от этого он казался мне ещё более таинственным.
Как-то мальчишки постарше собрались в лес, и я увязался за ними. В лесу я был всего раза два, да и то с мамой, поэтому сейчас идти было и весело и жутко. Я радовался, что иду как большой, и никто меня не держит за руку, чтоб не потерялся. В то же время было страшновато: вдруг встретится Леший? А ребята всю дорогу только о нём и говорили.
Но стоило нам войти в молодой прозрачный березняк, где на все лады звенели шмели и птицы, а вверху плавали круглые светлые облака, как все страхи сразу же забылись.
На одной из берёз мы увидели большое гнездо, и мальчишки заспорили, старое оно или новое? Решили посмотреть есть ли в нём птичьи яйца. Берёзка была тонкая, и заглянуть в гнездо доверили мне, как самому лёгкому. Меня подсадили, я уцепился обеими руками за нижний сук, и вдруг кто- то из ребят отчаянно крикнул:
— Леший!
Товарищи мои тут же рассыпались по лесу, а я повис, словно над пропастью. А когда взглянул вниз, то, к ужасу своему, увидел прямо под собой форменную фуражку и протянутые ко мне руки. Я зажмурился и... разревелся.
— Да не бойся ты, дурачок,— услышал я снизу спокойный голос.— Прыгай, я поймаю тебя. А то убьёшься ещё...
Не помню, сам ли я прыгнул или руки, не выдержав напряжения, отцепились, только оказался я в крепких объятиях лесника. Он поставил меня на ноги, вытер тыльной стороной ладони слёзы с моих щёк. Тёплая загорелая рука его пахла смолой и махоркой.
— Эх ты, парашютист-неудачник! — весело сказал лесник и улыбнулся.
Я несмело взглянул ему в лицо... и снова зажмурился Таких лиц мне ещё не приходилось видеть: загорелое, словно из обожжённой глины, оно сплошь было усеяно чёрными рябинками. Это про таких, видимо, говорят: «Э, брат, да на твоём лице горох молотили!» Вот уж действительно Леший!
— Что, испугался?— добродушно говорил лесник.— Не бойся, я только с виду страшный.
К удивлению моему, за уши он меня не оттрепал и даже не грозился оштрафовать. А когда я немного успокоился, спросил:
— Гнездо хотел посмотреть?
— Да...
— Это старое, сорочье. А вообще сейчас в гнёзда заглядывать не надо. Птенцы как раз выводятся, зачем их пугать? Ну, пойдём, я тебя провожу немного. А то ещё заблудишься.
Я искоса поглядывал на лесника. Он был в гимнастёрке, побелевшей от дождей и ветров, и в солдатских сапогах. На гимнастёрке поблёскивал от солнечных бликов орден Красной Звезды, такой же, как у моего отца. Это и удивило меня, и почему-то обрадовало. А лесник то отыскивал молодые сочные стебли щавеля, с удовольствием ел их сам и угощал меня, то показывал причудливый старый пень, похожий на голову диковинного зверя, а то вдруг, быстро нагибаясь, вытаскивал из травы молодой подберёзовик или ещё какой гриб.
— Складывай их в рубаху,— велел он мне,— придёшь домой с лесными гостинцами. Всё, глядишь, мать не отлупит. Небось, без спросу в лес ушёл, а?
Возле огромного старого дуба, росшего на опушке, мы остановились.
— Гляди какой,— кивнул лесник на дуб,— Горбатый, корявый... А желудей каждый год родит — хоть мешками собирай. Ну что, посидим, что ли?
И мы сели рядышком возле дуба. Лесник погладил ладонью его морщинистую кору.
— Патриарх! — сказал он.— Старше всех деревьев в лесу...
И, разговорившись, рассказал мне сказку, которую, скорее всего, придумал сам:
- На высоком лысом бугре жил разбойник-ветер. Он часто улетал в соседнюю деревню и там безобразничал. То отрясёт в садах яблоки, то повалит в полях хлеба, а порой и крыши с домов срывал!
Возвращался ветер довольный, и за ним всегда тянулся хвост из опавших листьев, сора и пыли. За этот хвост цеплялись семена растений. И на бугре выросла трава, а среди неё — зелёный стебелёк с двумя лопоухими листьями. Это был маленький дубок. Рос он, рос и стал высоким, крепким деревцем.
Нелегко ему жилось на открытом со всех сторон бугре. Каждый порыв ветра заставлял его кланяться, гнул ниже травы. Но он всё глубже пускал корни, и разбойник-ветер уже ничего с ним не мог поделать: молодому дубку сама земля помогала держаться.
И вот пришло время, когда на его ветвях появились бронзовые, точно пули, жёлуди. Ветер от этого совсем взбеленился.
— Принесло же на нашу голову этого Лешего! — говорили они.
Зато тем, кто собирал для лесника жёлуди, семена бересклета, акации, клёна, вяза и других деревьев и кустарников, он давал на дрова по целому возу сушняку.
Говорили, будто живёт Леший совсем один, в старой позеленевшей от мха сторожке, и от этого он казался мне ещё более таинственным.
Как-то мальчишки постарше собрались в лес, и я увязался за ними. В лесу я был всего раза два, да и то с мамой, поэтому сейчас идти было и весело и жутко. Я радовался, что иду как большой, и никто меня не держит за руку, чтоб не потерялся. В то же время было страшновато: вдруг встретится Леший? А ребята всю дорогу только о нём и говорили.
Но стоило нам войти в молодой прозрачный березняк, где на все лады звенели шмели и птицы, а вверху плавали круглые светлые облака, как все страхи сразу же забылись.
На одной из берёз мы увидели большое гнездо, и мальчишки заспорили, старое оно или новое? Решили посмотреть есть ли в нём птичьи яйца. Берёзка была тонкая, и заглянуть в гнездо доверили мне, как самому лёгкому. Меня подсадили, я уцепился обеими руками за нижний сук, и вдруг кто- то из ребят отчаянно крикнул:
— Леший!
Товарищи мои тут же рассыпались по лесу, а я повис, словно над пропастью. А когда взглянул вниз, то, к ужасу своему, увидел прямо под собой форменную фуражку и протянутые ко мне руки. Я зажмурился и... разревелся.
— Да не бойся ты, дурачок,— услышал я снизу спокойный голос.— Прыгай, я поймаю тебя. А то убьёшься ещё...
Не помню, сам ли я прыгнул или руки, не выдержав напряжения, отцепились, только оказался я в крепких объятиях лесника. Он поставил меня на ноги, вытер тыльной стороной ладони слёзы с моих щёк. Тёплая загорелая рука его пахла смолой и махоркой.
— Эх ты, парашютист-неудачник! — весело сказал лесник и улыбнулся.
Я несмело взглянул ему в лицо... и снова зажмурился Таких лиц мне ещё не приходилось видеть: загорелое, словно из обожжённой глины, оно сплошь было усеяно чёрными рябинками. Это про таких, видимо, говорят: «Э, брат, да на твоём лице горох молотили!» Вот уж действительно Леший!
— Что, испугался?— добродушно говорил лесник.— Не бойся, я только с виду страшный.
К удивлению моему, за уши он меня не оттрепал и даже не грозился оштрафовать. А когда я немного успокоился, спросил:
— Гнездо хотел посмотреть?
— Да...
— Это старое, сорочье. А вообще сейчас в гнёзда заглядывать не надо. Птенцы как раз выводятся, зачем их пугать? Ну, пойдём, я тебя провожу немного. А то ещё заблудишься.
Я искоса поглядывал на лесника. Он был в гимнастёрке, побелевшей от дождей и ветров, и в солдатских сапогах. На гимнастёрке поблёскивал от солнечных бликов орден Красной Звезды, такой же, как у моего отца. Это и удивило меня, и почему-то обрадовало. А лесник то отыскивал молодые сочные стебли щавеля, с удовольствием ел их сам и угощал меня, то показывал причудливый старый пень, похожий на голову диковинного зверя, а то вдруг, быстро нагибаясь, вытаскивал из травы молодой подберёзовик или ещё какой гриб.
— Складывай их в рубаху,— велел он мне,— придёшь домой с лесными гостинцами. Всё, глядишь, мать не отлупит. Небось, без спросу в лес ушёл, а?
Возле огромного старого дуба, росшего на опушке, мы остановились.
— Гляди какой,— кивнул лесник на дуб,— Горбатый, корявый... А желудей каждый год родит — хоть мешками собирай. Ну что, посидим, что ли?
И мы сели рядышком возле дуба. Лесник погладил ладонью его морщинистую кору.
— Патриарх! — сказал он.— Старше всех деревьев в лесу...
И, разговорившись, рассказал мне сказку, которую, скорее всего, придумал сам:
- На высоком лысом бугре жил разбойник-ветер. Он часто улетал в соседнюю деревню и там безобразничал. То отрясёт в садах яблоки, то повалит в полях хлеба, а порой и крыши с домов срывал!
Возвращался ветер довольный, и за ним всегда тянулся хвост из опавших листьев, сора и пыли. За этот хвост цеплялись семена растений. И на бугре выросла трава, а среди неё — зелёный стебелёк с двумя лопоухими листьями. Это был маленький дубок. Рос он, рос и стал высоким, крепким деревцем.
Нелегко ему жилось на открытом со всех сторон бугре. Каждый порыв ветра заставлял его кланяться, гнул ниже травы. Но он всё глубже пускал корни, и разбойник-ветер уже ничего с ним не мог поделать: молодому дубку сама земля помогала держаться.
И вот пришло время, когда на его ветвях появились бронзовые, точно пули, жёлуди. Ветер от этого совсем взбеленился.
"Ишь како-о-ой! — выл и шумел он,— Всё прикидывался покорным, гнулся до земли, а сам желудями уже обвешался! Уничтожу всё твоё потомство!"
И ветер яростно стал срывать с веток жёлуди и разбрасывать их как можно дальше.
Снова пришла весна. Из желудей проклюнулись росточки, и потянулись к солнцу молодые дубки. Так постепенно выросла на бугре большая Зелёная Дубрава, и ветру пришлось убраться в другие края. Тихо стало в деревне. Крыши на избах стояли прочно, хлеба в полях росли густые и высокие.
Но пришёл на нашу землю другой разбойник — царь Мамай с огромным войском. Он тоже заставлял кланяться и гнуться до земли, но уже людей. Долго терпел его русский народ и копил силы, как тот могучий дуб. И однажды выпрямился во весь рост и дал Мамаю бой!
Рассказывал лесник оживлённо, взмахивал рукой, сжимал её в кулак, зачем-то снимал и надевал фуражку. Лицо его посветлело, рябинки стали совсем мелкими, будто рассыпанное пшено.
— Ты слыхал про Куликовскую битву?— спросил он.
— Слыхал...
— Вот в Зелёной Дубраве, какая на бугре выросла, и стоял засадный полк Дмитрия Донского. Когда Мамаевы войска стали побеждать наших, полк и кинулся в битву со свежими силами. Ужаснулся тогда Мамай: «Да этих русских сама земля рождает!» Ужаснулся — и бежать! Тут ему и конец пришёл...
Лесник привалился спиной к широкому стволу дуба, надвинул на глаза фуражку и, казалось, задремал. Затем тряхнул головой, словно отгонял мух или невесёлые мысли, и спросил:
— Да ты чей будешь-то? Что-то личность знакомая.
— Андрея Курносова сын.
— Андрея Михалыча? — обрадовался лесник.— Так я и подумал. Воевали мы с ним вместе... Хороший мужик, справедливый.
Мне было приятно, что так говорят о моём отце, и я совсем осмелел: — А зачем ты у людей топоры отбираешь?
— Чтобы лес не губили,— отвечал лесник.— Если люди вырубят весь лес, то прилетит сюда разбойник-ветер и начнёт им же самим делать разные пакости. Придут тогда люди ко мне и скажут: «Ты куда, Леший, смотрел? Почему не отбирал у нас топоры?» В старое время, ещё до Советской власти, так и случилось: всю Зелёную Дубраву вырубили... Только вот один этот дуб и остался. Ничего брат... Есть один дуб — будет и дубрава. Вырастим! Такие то дела, Карабчик...
Я удивился: откуда лесник знает, что я — Карабчик? Но он знал не только это. Выведя меня в поле, он показал рукой вдаль:
— А вон ваша Ключёвка виднеется.
Но я, сколько ни смотрел, никакой деревни не видел, сказал об этом леснику.
— Так она же за бугром, чудак,— улыбнулся он.— Зато видно флаг, который над вашей школой развевается. Присмотрись.
Красный флаг действительно было видно. Он плескало на самом горизонте, словно бы вырастал из пшеничного поля.
— Иди всё время на красный флаг и с пути не собьёшься,— напутствовал меня лесник.— Ну, счастливо!
И я заспешил по узкой полевой стёжке домой.
Прошло много лет. Как-то осенью прибежал из школы мой сын Колька — сияющий, довольный. Чувствую, что-то случилось важное, но на всякий случай строго спрашиваю:
— Где пропадал целый день? Занятия-то в школе давным-давно закончились.
— Папка, мы в лесу были. Какой там дуб растёт на опушке — огромный! Лесник говорит, ему уже шестьсот лет, а может, и больше. А желудей под ним сколько! Знаешь, как игрушечные мужички-лесовички. Такие все крепкие загорелые, в круглых шапочках с хвостиками... Вот, смотри. И Колька высыпал на стол горсть желудей.
— Как думаешь, для чего мы их собирали?— тараторил сын.— Сажать будем! На месте старой Зелёной Дубравы.
Молодую Зелёную Дубраву сажали не только школьники, но и жители всех окрестных деревень. Сейчас уже тянутся к солнцу зелёные лопоухие дубки. Длинными рядами убегают они от подножия старого дуба-патриарха, всё дальше и дальше, пересекают овражки, взбираются на холмы. А он глядит на них, морщинистый, суровый, и что-то тихо шепчет листвой: наверное, добрые слова напутствия...
И ветер яростно стал срывать с веток жёлуди и разбрасывать их как можно дальше.
Снова пришла весна. Из желудей проклюнулись росточки, и потянулись к солнцу молодые дубки. Так постепенно выросла на бугре большая Зелёная Дубрава, и ветру пришлось убраться в другие края. Тихо стало в деревне. Крыши на избах стояли прочно, хлеба в полях росли густые и высокие.
Но пришёл на нашу землю другой разбойник — царь Мамай с огромным войском. Он тоже заставлял кланяться и гнуться до земли, но уже людей. Долго терпел его русский народ и копил силы, как тот могучий дуб. И однажды выпрямился во весь рост и дал Мамаю бой!
Рассказывал лесник оживлённо, взмахивал рукой, сжимал её в кулак, зачем-то снимал и надевал фуражку. Лицо его посветлело, рябинки стали совсем мелкими, будто рассыпанное пшено.
— Ты слыхал про Куликовскую битву?— спросил он.
— Слыхал...
— Вот в Зелёной Дубраве, какая на бугре выросла, и стоял засадный полк Дмитрия Донского. Когда Мамаевы войска стали побеждать наших, полк и кинулся в битву со свежими силами. Ужаснулся тогда Мамай: «Да этих русских сама земля рождает!» Ужаснулся — и бежать! Тут ему и конец пришёл...
Лесник привалился спиной к широкому стволу дуба, надвинул на глаза фуражку и, казалось, задремал. Затем тряхнул головой, словно отгонял мух или невесёлые мысли, и спросил:
— Да ты чей будешь-то? Что-то личность знакомая.
— Андрея Курносова сын.
— Андрея Михалыча? — обрадовался лесник.— Так я и подумал. Воевали мы с ним вместе... Хороший мужик, справедливый.
Мне было приятно, что так говорят о моём отце, и я совсем осмелел: — А зачем ты у людей топоры отбираешь?
— Чтобы лес не губили,— отвечал лесник.— Если люди вырубят весь лес, то прилетит сюда разбойник-ветер и начнёт им же самим делать разные пакости. Придут тогда люди ко мне и скажут: «Ты куда, Леший, смотрел? Почему не отбирал у нас топоры?» В старое время, ещё до Советской власти, так и случилось: всю Зелёную Дубраву вырубили... Только вот один этот дуб и остался. Ничего брат... Есть один дуб — будет и дубрава. Вырастим! Такие то дела, Карабчик...
Я удивился: откуда лесник знает, что я — Карабчик? Но он знал не только это. Выведя меня в поле, он показал рукой вдаль:
— А вон ваша Ключёвка виднеется.
Но я, сколько ни смотрел, никакой деревни не видел, сказал об этом леснику.
— Так она же за бугром, чудак,— улыбнулся он.— Зато видно флаг, который над вашей школой развевается. Присмотрись.
Красный флаг действительно было видно. Он плескало на самом горизонте, словно бы вырастал из пшеничного поля.
— Иди всё время на красный флаг и с пути не собьёшься,— напутствовал меня лесник.— Ну, счастливо!
И я заспешил по узкой полевой стёжке домой.
Прошло много лет. Как-то осенью прибежал из школы мой сын Колька — сияющий, довольный. Чувствую, что-то случилось важное, но на всякий случай строго спрашиваю:
— Где пропадал целый день? Занятия-то в школе давным-давно закончились.
— Папка, мы в лесу были. Какой там дуб растёт на опушке — огромный! Лесник говорит, ему уже шестьсот лет, а может, и больше. А желудей под ним сколько! Знаешь, как игрушечные мужички-лесовички. Такие все крепкие загорелые, в круглых шапочках с хвостиками... Вот, смотри. И Колька высыпал на стол горсть желудей.
— Как думаешь, для чего мы их собирали?— тараторил сын.— Сажать будем! На месте старой Зелёной Дубравы.
Молодую Зелёную Дубраву сажали не только школьники, но и жители всех окрестных деревень. Сейчас уже тянутся к солнцу зелёные лопоухие дубки. Длинными рядами убегают они от подножия старого дуба-патриарха, всё дальше и дальше, пересекают овражки, взбираются на холмы. А он глядит на них, морщинистый, суровый, и что-то тихо шепчет листвой: наверное, добрые слова напутствия...