Сайт использует cookie
На сайте используются cookie-файлы и другие аналогичные технологии. Если, прочитав это сообщение, вы остаетесь на нашем сайте, это означает, что вы не возражаете против использования этих технологий.
Сайт использует cookie
Cookie Settings
Cookies necessary for the correct operation of the site are always enabled.
Other cookies are configurable.
Essential cookies
Always On. These cookies are essential so that you can use the website and use its functions. They cannot be turned off. They're set in response to requests made by you, such as setting your privacy preferences, logging in or filling in forms.
Analytics cookies
Disabled
These cookies collect information to help us understand how our Websites are being used or how effective our marketing campaigns are, or to help us customise our Websites for you. See a list of the analytics cookies we use here.
Advertising cookies
Disabled
These cookies provide advertising companies with information about your online activity to help them deliver more relevant online advertising to you or to limit how many times you see an ad. This information may be shared with other advertising companies. See a list of the advertising cookies we use here.
ВЕРСИЯ ДЛЯ СЛАБОВИДЯЩИХ
Логунов

ДОМАШНЕЕ ТЕПЛО

Ветеринар Якушин дома бывал редко: должность такая беспокойная. Только сядут завтракать, глядь, уж под окном мотоцикл затрещал или машина.

— Ну, отец, опять, небось, за тобой,— скажет Егоровна.

И действительно, входил в избу какой-нибудь парнишка или мужик звать ветеринара на помощь: то телёнок чего-то объелся, раздулся как гора, то бок племенному барану колхозный бык распорол, то ещё что-нибудь случилось. И Якушин откладывал в сторону ложку, вешал на плечо сумку с медикаментами — и в путь.

Провожая его, Егоровна всякий раз открывала в печи заслонку, а в избе двери.

— В добрый час! — говорила она.

Шурка тоже всегда выходил проводить отца.

— В добрый час! — махал он ему рукой.

Отец оглядывался на маленькую фигурку сына, своего стриженого скуластого малыша, и глаза у него становились тёплыми, весенними. Старшие дети уже разлетелись из отцовского гнезда, и вся родительская ласка теперь доставалась Шурке.

От матери мальчик знал, что есть и добрый час, и недобрый. И не только час, но и минута. Соседка у них разозлилась на петуха, который на стол влетел, да и крикнула: «Чтоб ты сдох!» А петух и правда, в ту же минуту сдох — подавился рыбьей головой, какую с тарелки схватил. Потом-то уж соседка пожалела, что злое слово молвила, да петуха не воротишь.

Одно непонятно было Шурке: зачем мать открывает заслонку в печке и дверь настежь распахивает, когда провожает отца?

— Обычай такой,— объяснила сыну Егоровна.— Чтобы в пути его домашнее тепло согревало, чтобы жив-здоров вернулся. Дверь в доме открыта,— значит, дом его ждёт...

Мать разговаривает, а сама без дела не стоит. Посыпала мукой стол, вывалила тесто из кастрюли, раскатывает его скалкой,— значит, будут пироги с яблоками. Шурка вертится рядом, нос в муке вымазал — тоже лепит пирожок. Он у него получается похожим на неведомую птицу.

Поглядывает мать на Шурку, улыбается про себя: хороший у неё сынишка растёт! Добрый, ласковый... Но уж больно доверчивый. Для кого сказка, а для него — живая жизнь. Во всех сказочных человечков верит. Ну да пусть, может, с ними ему жить веселее. А то без сестёр и братьев то, поди, совсем одиноко.

Дрова в печке потрескивают, и на шесток время от времени летят маленькие золотые угольки.

— Ишь, Чур озорует,— говорит мать.
— Какой Чур? — насторожился Шурка.
— Печной дух.
— А он что, живой?
— А как же. Такой маленький старичок с лохматой бородой из дыма. Так-то он невидимый, но иногда людям показывается. Ты приглядись к огню, может, и увидишь.

Шурка придвигает к печке табуретку, садится, смотрит на огонь. Долго смотрит. Но вместо старичка видится ей озорной мальчишка, который просовывает между поленьям свою рожицу и показывает Шурке красный язык. Шурка тоже показал ему язык, но мать заругалась:

— Ты что это? Не смей. Обидится Чур — из нанки дома уйдёт. Тогда хоть топи не топи печку, всё будет холодная.

И мать рассказывает Шурке историю, какую слыхала от своей бабушки, а та — от своей:

— Встретились два печных духа, которые жили в соседних домах. «У меня хозяйка заботливая,— похвалился один,— всегда вовремя и печку побелит, и сажу из трубы вычистит, а шесток заметает чистым берёзовым веником, и ни одного уголька на пол не уронит».— "А у меня такая неряха,— жалуется другой,— вся печь забита золой, вынести лень. Но это ещё полбеды... А вот как скандалить начнёт - меня от её слов так всего и скручивает, словно соломенный жгут. Сегодня ночью я спалю её дом».— «Только смотри, решето не сожги,— говорит первый,— твоя хозяйка вчера у моей взяла, муку сеять...» Ночью у бабы-неряхи сгорел дотла весь дом, а решето осталось целёхонько, даже не закоптилось.

Шурке сказка нравится. Он берёт веник, сметает соринки с шестка и кидает в огонь.

— Мам, а Чур так и живёт в печке?

— Где ему понравится, там и живёт. И в печке, и в печурке, где вон кошка всегда греется. А то залезет в полено или в чурку какую — и сидит. Больше всего он любит берёзовые дрова, вот поэтому они и горят хорошо.

Матери Шурка и верит и не верит: у неё не поймёшь, когда она правду говорит, а когда шутит. Но слушать её интересно.

Якушин давно обещал жене вычистить и поправить колодец во дворе.

— Колодец под боком, а я всё к роднику с коромыслом бегаю, как молодка,— ворчала Егоровна, остановившись среди двора с полными вёдрами.— А тебя, отец, не допросишься воды принести, всё у тебя дела да случаи.

— Сегодня же вычищу, мать. Вот позавтракаем, и сразу же возьмусь.

Но не успел он договорить, как во двор вошёл незнакомый мужчина с кнутом. Дрожки с лошадью он оставил на обочине дороги.

— Иван Лексеич, выручай... корова занемогла: не ест, не пьёт. Что с ней, и ума не приложу.
— Да ты чей будешь-то? — вглядывалась в его озабоченное лицо Егоровна.— Чтой-то не признаю.
— Из Бучалок я. Иван Лексеич меня знает.
— Из Бучалок? — удивилась Егоровна.— Вона какая даль! И едут и едут... Ладно уж из своего колхоза, а то и из соседних стали заявляться. Что ж у вас в Бучалках, ветеринара, что ли, нету?
— Какой там ветеринар...— вздохнул мужик.— Девчонка зелёная.

Пока они разговаривали, Якушин взял свою сумку и вышел во двор:

— Поехали.

А Егоровна так разобиделась, что даже «в добрый час!» ему не сказала. Хлопнула дверью и ушла в избу. И всё у неё пошло кувырком. Печь ни с того ни с сего стала дымить, дрова шипели и чадили, пироги расползались, словно блины. А в довершение ко всему выскользнул из рук горшок со сметаной и, конечно, вдребезги... Взглянула Егоровна на ходики: батюшки, на работу уже пора!

— Шурка, хозяйничай тут сам. Вон яйца сырые, хлеб на полке, молоко в махотке — завтракай один, я побежала...

И Шурка остался хозяйничать. Он заглянул в печку, дрова совсем погасли. Мальчик стал дуть на них, но воздух до дров не долетал. Тогда он влез на табуретку, просунул в чело голову и снова стал раздувать огонь. В лицо ему летела горячая зола, едкий дым щекотал в носу, и Шурка, расчихавшись, слез на пол.

— Чур! Слышишь, Чур?— позвал мальчишка.— Не уходи от нас, ладно?

В трубе что-то загудело, ухнуло, и снова всё смолкло. Шурка постоял, насторожившись: не услышит ли ещё что ни будь? Звякнула щеколда в сенцах, и мальчик обернулся к двери. В избу входила соседка:

— Егоровна, ты дома?
— Все ушли... Я один хозяйничаю.
— Ох, Шурка, беда-то какая на нас навалилась: ящур! Отец твой там воюет с ним. Ну, я тоже побежала... Может, и не пустим его в нашу деревню.

Шурка снова остался один. Ему стало боязно. Он сунул руку в печурку, где всегда грелась кошка,— сейчас там было холодно и пусто, только валялись старые варежки. Значит, Чур ушёл из их дома... Мальчик взял кусок хлеба, залез на печку и накрылся с головой одеялом. Лежал в темноте, думал. Отец воюет с каким-то таинственным и страшным ящуром, а они с матерью даже не проводили его и «в добрый час!» не сказали. Ящур представлялся Шурке огромной, словно колхозный бык, ящерицей с разинутой пастью. А у отца даже ружья нет, только ветеринарная сумка с медикаментами.

Шурка скатывается с печки, настежь распахивает дверь, долго глядит на дорогу, по которой утром уехал отец, и вдруг отчаянно кричит:

— В добрый час, папка! В добрый час!

А в деревне тихо-тихо, будто всё живое попряталось или вымерло. Только где-то далеко на окраине брешут собаки. Шурка постоит, послушает и снова принимается кричать:

— Папка-а! В добрый час!

Рядом с ним остановилась соседка — шла с фермы. От её фуфайки и резиновых сапог пахло лекарством.

— Ты чего это расшумелся?
— Ящура боюсь...
— Ох, батюшки!— засмеялась женщина.— А я уж подумала, не случилось ли чего.

И она объяснила Шурке, что ящур — это не зверь и не чудовище, а такая коровья болезнь. Сейчас на дорогах мужики роют канавы, засыпают их опилками, облитыми лекарством. И всех, кто бы ни шёл и ни ехал, заставляют проходить по этим опилкам: дезинфицируют обувь, чтобы не разносили заразу. А командует всеми Шуркин отец.

— Я только что оттуда,— сказала соседка и погладила Шурку по голове,— Теперь бояться нечего, все пути ящуру закрыли.

Мальчишка повеселел. Он вернулся в избу, заглянул в потухшую печку, постоял, послушал... Но в избе было тихо. Тогда он взял топор и пошёл в проулок, где лежали дрова. Среди напиленных чурбаков нашёл два берёзовых. Один из них был ровный, гладкий, а другой — суковатый.

Шурка начал с гладкого. Чурбачок раскололся легко, с весёлым треском. Но внутри никого не было... Шурка внимательно осмотрел обе половинки и расколол их ещё раз и еще, пока, наконец, они не превратились в груду тонких золотистых лучинок. Остался ещё суковатый чурбачок. Может, Чур спрятался там? Шурка рубанул по нему изо всех сил, и топор так заклинило, что еле-еле удалось вытащить. Ну, конечно же, это проделки Чура!

— Чур, выходи, я тебя нашёл! — обрадовался Шурка. Но сколько он ни бился с суковатым чурбачком, а так и не смог его расколоть. Когда мать и отец вернулись домой, в печи аккуратной клеткой были сложены тонко наколотые берёзовые дрова. А сверху на них лежал суковатый чурбачок - Шурка сунул его целиком.

— Хозяйничаешь, сын? О, да ты у нас хранитель домашнего очага!
— Пап, а вы ящура не пустили в деревню?
— Смотри ты, мать, он всё уже знает! — смеялся отец, снимая пропахшую лекарством одежду.

А Егоровна, поцеловав сына, захлопотала у печки. Хотя и поздно, но решила испечь пироги с яблоками. Дрова, к её удивлению, вспыхнули сразу же и горели весело, дружно. Шурка смотрел на них, щурился и вдруг на месте суковатого полена увидал добродушного старичка с лохматой бородой из дыма.

— Чур вернулся!

И душа у мальчика наполнилась теплом и светом.